Довольно часто я наталкиваюсь на эту тему в интернете. Поскольку в Америке довольно большое количество людей, говорящих на русском языке, то многие ищут и спрашивают друг у друга — где в интернете я могу приобрести книги на русском языке. Желательно недорого и с адекватной стоимостью доставки.

Данный пост посвящен всем, кто хотел бы узнать о том, где в интернете можно купить русские книги в Америке. Я постараюсь быть объективным и честным насколько это возможно. Оценки, сразу оговорюсь, выставлял из своих личных предпочтений и убеждений.

  Читать далее →

«Окно». Коллективный сборник молодых поэтов. Изд-во «Ээсти раамат». Таллин, 1975.

Группа молодых русских поэтов в Таллине выпустила коллективный сборник — «Окно». Не кассету, механически объединяющую несколько различных индивидуальностей, а подчиненный внутреннему единству сборник.

Среди его авторов — один профессиональный литератор (С. Семененко). Остальные — филологи, журналисты, рабочие. Пышными лаврами не увенчаны. У каждого — несколько скромных журнальных и газетных публикаций.

Иногда робкое, но явное и принципиальное желание увидеть мир по своему, как бы впервые, — организующая сила этой компактной подборки.

Редактор книги Э. Михайлова и составитель Б. Штейн выбрали самое лучшее из того, что было, жертвую объемом во имя качества.

Осенний цикл Татьяны Соколовой — попытка найти личную интонацию в разработке традиционного материала. Здесь привлекательна емкость стиха, вещественность его фактуры:

А в листьях опавших —
Прошедшее лето,
А в лужах осенних —
Печаль облаков.
На сером — дрожжание тени от веток,
И мокрые пятна от стихших шагов…

Жизненный и творческий путь юного Олега Маркова завершен. После долгой и мучительной болезни он скончался. Цикл его произведений дал название сборнику. Поэзия была для Маркова окном в жизнь. Стихи его жизнелюбивы и мужественны.

Ольга Николаева более других авторов сборника искушена в литературе. Уже в 1970 году «Новый мир» опубликовал подборку ее стихов. Сложные внутренние движения человека на фоне одухотворенной природы — вот лейтмотив ее творчества.

Порой в стихах Николаевой отчетливо звучат ахматовские интонации.

…земле я шепчу: «И цветущей
Не хочу я тебя — отрави,
Если нет надо мной всемогущей
Этой власти и этой любви»…

Николаева не копирует, она внимательно реализует уроки поэтессы.

За спиной у Михаила Сафонова долгие годы «бродячей жизни». Он строил электростанции на Украине, водил корабли из южных в северные моря. И писал стихи, в которых отразился этот многообразный жизненный материал.

Правда, иногда Сафонов бывает декларативен.

Примечательны этюды С. Семененко. Опытный переводчик, Семененко, безусловно, испытывает влияние эстонских литераторов. Сочетание русской классической традиции с методом народной эстонской песни дает живой и цельный сплав. Стихи его проникнуты широкими литературными реминисценциями. Эксперимент здесь не самоцель, а поиск оптимальной формы выражения.

Разумеется, есть в сборнике и просчеты. Есть вялые, необязательные стихи (Ю. Минералов : «Твоя колыбельная», «Спящая»). Есть весьма неуклюжие строчки («Ты уходишь. Стволы качаются. Листья падают мимо плеч…». Т. Соколова). Попадаются вольные ударения, случайные однодневные неологизмы. Тут хочется напомнить высказывание академика Щербы:

«Когда чувство нормы воспитано у человека, тогда-то начинает он чувствовать всю прелесть обоснованных отступлений от нее».

Однако просчеты не заслоняют достоинств сборника. Читая его, убеждаешься: в Эстонии, богатой литературными традициями, крепнут голоса молодых русских поэтов.

С. Довлатов

Звезда. 1976. № 4. С. 220 — 221.

Поэты Эстонии.
Малая серия «Библиотеки поэта».
Изд-во «Советский писатель», Л., 1974.

Эстонская национальная литература существует около полутора веков, хотя робкие попытки творчества на эстонском языке относятся к XVII столетию. Имеются в виду переложения на эстонский язык лютеранских хоралов.

И все-таки до середины XIX века чуть ли не единственным видом художественного творчества в Эстонии был фольклор. Структурные признаки фольклора явственно ощущаются и в эстонской литературе новейших времен. Народная руническая песня — трудовая, социальная, любовная, обрядовая — фундамент современной поэзии. Ее особенности: повторы, напевность, рефренизированный строй — четко заметны в творчестве даже самых молодых эстонских поэтов.

К эстонской поэзии располагают отразившиеся в ней специфические черты национального характера: внутренняя твердость, юмор, глубокий и, если можно так выразиться, драматический оптимизм.

Антология «Поэты Эстонии» включает 28 имен. Тут представлены все наиболее значительные поэты XIX века и те крупнейшие литераторы XX столетия, чей жизненный и творческий путь уже завершен.

Жанровый, тематический диапазон сборника чрезвычайно широк и разнообразен. Открывается он философской лирикой Кристьяна Петерсона (1801 — 1822), соединившего в пасторалях античные традиции с методами национального фольклора. Однако подлинным родоначальником эстонской литературы надо считать Ф. Р. Крёйцвальда. Детище Крёйцвальда, бессмертный эпос «Калевипоэг», родившийся на основе героических песен и сказаний,  — уникальный совместный труд народа и писателя.

Вторая половина XIX столетия. Рост эстонского национального движения. Патриотическая в духе народного романтизма лирика Л. Койдулы, М. Веске, Ф. Кульбарся, сатиры Адо Рейнвальда, стихи Якоба Тамма, новые общественные тенденции в аллегориях Я. Лийва, лукавый юмор Карла Сёёта, возвышенные интимные напевы А. Хаава  — контуры эстонской поэзии выступают отчетливо и ясно.

Потрясения 1905 года. Революционная публицистика Х. Пегельмана, Ю. Лилиенбаха, знаменитое «Море» Фридеберта Тугласа (своеобразный аналог «Песни о Буревестники»), поэты литературной группировки «Ноор-Ээсти» («Молодая Эстония»), усложненный метафорический строй экспериментальной поэзии 20-х годов (Х. Виснапуу, И. Барбарус, Я. Кярнер, пережившие влияние немецкого экспрессионизма и французского авангарда) и наконец — расцвет эстонской поэзии уже в советский период (И. Семпер, А. Санг, Ю. Смуул)  — таков широкий и полный состав антологии, дающей глубокое, четкое представление о творческих индивидуальностях крупнейших мастеров эстонской поэзии.

Разнообразен и состав переводчиков (от В. Державина  — «Калевипоэг» до молодого таллинского поэта С. Семененко). Над переводами с эстонского успешно работали Н. Павлович, И. Северянин, В. Казин, А. Эфрон, Б. Томашевский, М. Светлов, С. Спасский, П. Антокльский, Ю. Айхенвальд, Г. Шенгели, В. Инбер, Б. Слуцкий, Д. Самойлов и многие другие русские поэты.

В антологии выражены общие характерные для эстонской поэзии черты — традиции фольклора, мотивы истории. Трагическая судьба малой нации, завоевавшей свободу после шестивекового рабства, обусловила в эстонской поэзии ноту активного патриотизма. Здесь нет поэта, который не писал бы с гордостью о родной стране, не отдал бы дань этой теме. В большинстве стихотворений Л. Койдулы, например, она выражена уже в заглавиях: «Родной дом», «Песнь Эстонии», «Все о родине» — и так далее.

Объединяют сборник тематически и мотивы дружбы с русским народом (Ю. Сютисте — «Читая Пушкина», А. Хаава — «В дремучем русском бору»).

Пушкинские тона и явные реминисценции выступают в произведении Сютисте совершенно очевидно и акцентируются переводчиком:

…Не видно месяца в тумане,
умолкла песня ямщика,
Заносит снег коней и сани,
ночь как могила глубока.

И над пустынною землею,
из глубины веков идя,
то вьюга в тучах зверем воет,
то жалуется, как дитя…

Перевод В. Азарова

Надо отметить, что значительная часть переводов выполнена специально для этой антологии. Перед переводчиками стояли трудные задачи. Эстонская лексика однозначнее, прямолинейней русской. Тем разнообразнее игра смысловых нюансов, полновластнее контекст и гуще сеть ассоциаций. Тем плодотворнее реализуют эстонские литераторы великую силу недоговоренности.

Нелегко переводить эстонского классика Юхана Лийва (1864—1913), умевшего проникать в глубинные явления жизни. Его стихи при всей их незавершенности, фрагментарности обладают громадной силой воздействия. Поэтесса Дебора Вааранди замечательно говорила о «неуловимости» его стихов, которые пересказать невозможно. Речь может идти не о добросовестном умелом переложении, но об оригинальной личностной интерпретации. Переводы из Юхана Лийва — значительная удача молодого таллинского поэта Бориса Штейна. Им же выполнены переводы стихов Хендрика Адамсона, который широко использовал в своем творчестве южноэстонские диалектизмы. Сочетание в его поэзии минорных и бурлескных интонаций, широкие ассоциативные ряды, от евангелических символов до крестьянских бытовых понятий, — все это чрезвычайно осложняло работу переводчика.

Хочется отметить также мастерски выполненные переводы сравнительно недавно дебютировавшего С. Семененко. (Его работа над стихами Бетти Альвар и П. Э. Руммо вызвала благодарный интерес читателей и редкие по единодушию отзывы в прессе.) На этот раз поэта и переводчика заинтересовало творчество «интеллектуала» Густава Суйтса (1883—1956), возглавлявшего когда-то группу «Ноор-Ээсти». Человек широкой европейской культуры, переводивший на эстонский Бодлера и Верхарна, Г. Суйтс тонко улавливал в своей поэзии мимолетные оттенки чувств, изменчивые нюансы душевных переживаний. Разнообразие и усложненность стихотворной техники дали повод говорить о непереводимости его поэзии. Качество переводов Семененко опровергает это. Он же успешно интерпретировал на русском языке несколько стихотворений мастера пейзажной лирики Виллема Грюнталь-Ридалы.

Давно и успешно занимаются переводами с эстонского ленинградские поэты Вс. Рождественский, В. Азаров, М. Борисова, Н. Яворская, Л. Хаустов, С. Ботвинник, они внесли заметную лепту в создание настоящей антологии.

Вс. Рождественскому и Б. Томашевскому в высшей степени удались переводы замечательных образцов лирики Юхана Сютисте (1899—1945). В его прославленном цикле «Любовь» отражены чувства поэта, познавшего мрак фашистских застенков. Лейтмотив этого цикла сонетов — внутреннее торжество узника над жестоким бессилием палачей и оккупантов. Грозная обличительная тональность поэзии Сютисте, ясный строй его мысли безукоризненно переданы интерпретаторами.

Крестьянская лирика Адо Рейнвальда (1847—1922) с его традицией сатирической народной песни не утратила в переводах М. Борисовой содержательной простоты и даже наивности, за которыми прячутся гнев и сарказм.

Н. Яворская воспроизвела глубокие сдержанные полутона ранних неоромантических стихотворений И. Семпера (1892—1970), поэта большой эрудиции и культуры.

Как уже говорилось, традиционный метод составления антологий в «Библиотеке поэта» несколько ограничивает широту наших представлений о современной эстонской литературе. Вне сборника — творчество плодотворно работающих в настоящее время старейших эстонских поэтов: Марие Ундер, Бетти Альвар, Деборы Вааранди. Не говоря уже о высокоталантливых лириках среднего поколения В. Беэкмане, Я. Кроссе, М. Траате, А. Эхине, П. Э. Руммо-младшем, А. Сийге, Я. Каплинском и совсем молодой Вийви Луйк. Этот «вынужденный» пробел компенсирует отчасти глубокая вступительная статья тартуского ученого Сергея Исакова. Написанная в духе историзма, не скрывающая противоречий в развитии эстонской литературы, статья дает исчерпывающий обзор эстонской поэзии, ее прошлого и настоящего, воспроизводит ход ее становления, очерчивает перспективы.

Составители сборника Н. Г. Андрезен и С. Г. Исаков (им же принадлежит комментарий) проделали большую работу, чтобы представить эстонскую поэзию XIX—XX веков во всем ее разнообразии.

Высокое качество переводов, обстоятельные примечания, разнообразие творческих индивидуальностей — то есть антология в целом — углубляет наше знакомство с эстонской поэзией, яркой составной частью нашей многонациональной культуры.

С. Довлатов

Звезда. 1975. № 8. С. 211 — 212.

Н и н а  П е т р о л л и. Первое лето. Изд-во «Советский писатель», Л., 1975

Перечитайте этот абзац: «…Ночь была теплая, ласковая. И небо распахнулось во всю ширь. Вечное, не зависящее ни от каких людских войн…» Знакомый мотив? Ну, конечно же «Война и мир», раненый Андрей Болконский на поле сражения… Дальше:

«— Эх! Черт возьми! Можно еще жить на этом свете, если есть трава звенящая!…» Припоминаете? Разумеется, Достоевский, «Братья Карамазовы», Иван, клейкие листочки… И еще:

«Вырастить бы цветок небывалый! Такую красоту, какой еще на земле не было… Разве плохо память по себе оставить? Да еще красотой…» Опять затертая интонация, выщербленная тысячами перьев.

И наконец, банальное до пошлости:

«До чего же интересная штука — жизнь!»

И вдруг среди этих расхожих, маловыразительных трюизмов — ощутимый и горестный штрих блокадной зимы: «До сих пор в ушах этот ужасный скрип ложки по пустому дну…»

Такова особенность дарования Петролли. Лирические отступления в ее книге то и дело вторичны, часто банальны, но стоит автору заговорить о конкретных вещах, как проявляется живая наблюдательность, вкус к убедительной, емкой детали, строгая подлинность описания и диалогов.

Да и жизненный материал к этому обязывает.

Из четырех произведений сборника — три воссоздают атмосферу ленинградской блокады. Движущая сила этих рассказов — память. Автор блуждает неосвещенными коридорами памяти, воспроизводя мельчайшие черточки и штрихи пережитого. Насыщенность памяти, ее вещественной фактуры делает книгу содержательной, интересной.

Там, где автор не претендует на глобальные обобщения, он удивительно чуток и внимателен.

Героиня заходит в опустевшую ленинградскую квартиру. 1942 год.

«Пол с выщербленным паркетом. Видно, люди тут жили честные — рубили мебель, а паркет не жгли…»

Этот необычайный и трогательный моральный критерий дает представление о нравственной атмосфере блокадного Ленинграда.

Наименее удачна в сборнике повесть «Роза из Банькова». Именно здесь Петролли уходит от документального автобиографического материала, отдается творческому воображению.

Чистая и цельная натура провинциальной девушки. Большой город. Среда живописцев, художников. Поиски места в жизни…

Психологические мотивировки здесь недостаточно четко выверены. Уже одно то, что Роза Дорофеева идет в натурщицы, как-то смущает. Говорю это без ханжества, сознавая все благородство нужной и древней профессии. Однако, убежден, наивная сельская жительница вряд ли так легко, без колебаний, пошла бы на эту работу.

Отчего красивая, требовательная и умная Роза становится женой Павла Метельского, явного мерзавца? Автор невнятно и описательно говорит о том, чем он сумел ее пленить. «Интересный человек, благородная личность…» Но ведь с первой же реплики этот человек фальшив и несимпатичен!

Желая показать разгул художественной богемы, автор использует откровенно фельетонные приемы, злоупотребляя черной краской, создает примитивные карикатуры, а не живые лица.

Интересно влияет материал на рассказчика! Если в произведениях блокадного цикла лексика умеренна и строга, то в «Розе из Банькова» появляется какая-то словесная развязность. Откуда эти словечки: «лохмот», «пальтуха», «оформяга»?

Первая книга — экзамен, отчет, реализация былого. Вторая — поиск, разведка, наступление. Петролли лучше удались ретроспективные вещи, это настораживает. Кроме того, уникальный блокадный материал предоставил ей особые возможности. Как сложится ее дальнейшая писательская судьба? Найдет ли Петролли в сегодняшнем, будничном, такой же добротный и выразительный материал? Читатель ждет ее новых книг. В лучших рассказах Нина Петролли заявила о себе, как способный литератор.

С. Довлатов

Звезда. 1975. № 10. С. 219 — 220.

А л е к с а н д р  Ш к л я р и н с к и й. Городская черта. Стихи. Лениздат, 1971.

За последние десятилетия наша поэзия заметно преобразилась. Элементарная поэтическая техника стала чуть ли не всеобщим достоянием, и теперь уже никого не удивишь оригинальным сравнением, многозвучной рифмой, затейливой и сложной метрикой.

Тем более теперь бросаются в глаза поэтические дефекты, относящиеся к области профессиональной техники. В стихах же Шкляринского встречаются многие разновидности художественных недостатков — от сомнительных рифм до стереотипных метафор, от пренебрежения грамматикой до безвкусицы.

Сейчас редко встретишь небрежно зарифмованные строки. А Шкляринский рифмует «живут — переживут». Сразу вспоминается нашумевшая в свое время рифма: «ботинки — полуботинки».

Или вот: «Домой иду с батоном узеньким», — пишет Шкляринский. Ну почему же с «узеньким»? Небось, батон как батон. Но в том-то и дело, что дальше будет «музыка», и, хоть убей, — надо, чтобы было в рифму.

Или пример другого рода:

Но почему, отдышавшись от смеха,
Женщины губы ловя на лету,
Слышу и слышу далекое эхо?..

«Женщины губы» — это, очевидно, женские губы, но что за смех, спрашивается? Чем он вызван?

Я уже не говорю о неточных оборотах, встречающихся на каждой странице:

Мы птицами были,
Мы просто забыли,
Что значит свободный полет перьевой.

А что, в самом деле означает «полет перьевой»?

Про Пушкина так говорится: «Он тростью сердился…»

В лексике стихотворений Шкляринского то и дело возникает сумбур. «Поузбечу», — пишет автор (заговорю по-узбекски). «Засвирелить» (поиграть на свирели). Или: «Корми его, любимая, за двух».

А в другом месте еще так:

Приносят чай и к чаю столько
Домашних теплых выкрутас… (?!)

На редкость безвкусным кажется стихотворение «Молитва». Автор обращается к бортпроводнице Маше, которую величает, ни больше, ни меньше как «авиа-Мария».

А. Шкляринский тяготеет к выспренным оборотам: «живая классика любви», «в древесном хаосе теней», «хоть заплачь похоронною сажей» (?!), «неосвещенным коридором снов», и т. д. Даже с лестницей он объясняется вычурно: «Спасибо, мой ступенчатый дракон, мой зубчатый змеюка — эскалатор».

В лирических, интимных стихах, автором овладевает какое-то восторженное умиление:

Я — сын любви. Тебе спасибо, мама,
Что ты любовью в свет меня ввела.

Но и это не всё. Есть у Шкляринского тенденция беспокоить великие тени, показывать своего героя в разрезе целого ряда грандиозных художественных явлений. Стоит ли тревожить великого голландского живописца, чтобы игриво хлопнуть его по плечу:

Что жизнь, Рембрандт?
Всего лишь ночь да тень.

Или вот например:

Помедлим на спуске…
Вот так же и Пушкин
Спускался и тростью себя понукал.

Для своих лирических героинь Шкляринский подбирает лестные домашние клички. «Ну Саския, довольна ль ты Рембрандтом своим?» (В недавней журнальной подборке стихов этого автора героиня именовалась Беатриче).

А вот лирический герой обращается к А. П. Керн:

Здравствуй, Аннушка, младая генеральша, —
Уж позволь мне так, я тоже Александр.

Дальше в стихотворении говорится, что это, дескать, ирония. Странное представление об иронии…

В стихотворении «Вид с Савкиной горки» Шкляринский восклицает:

Взлететь или прыгнуть?
К звездам или к рыбам?
Отвергнув бескрылость лопаток своих…

Но «бескрылость лопаток» — трудно преодолимое препятствие.

Встреча с новым поэтическим именем должна быть праздником для читателя. Поэт не должен спешить с изданием книги. А издательству следует внимательней относится именно к первому поэтическому сборнику автора. Иначе праздника не получится.

С. Довлатов

Звезда. 1972. № 2. С. 217 — 218.